Она пришла, убитая сознаньем
     Грядущего паденья своего...
     Несчастное, разбитое созданье.
     В глазах тоска и больше ничего.
     
     Она сняла одежду как вериги,
     Она легла в постель как на костер.
     Она любовь встречала только в книге,
     Но похоть в ней жила как селитер.
     
     А годы шли, а юность промелькнула,
     А добродетель женщины порок.
     И ветром одиночества подуло,
     И наступил ее предельный срок.
     
     Скажу тебе, читатель, по-секрету,
     Я эту тайну открывал не раз,
     Из недотрог монашек в жизни нету,
     Вот из блядей встречаются подчас.
     
     Зато из целок выдержанных долго
     Выходит настоящее вино.
     И если откупорить к месту, с толком,
     Приятно кружит голову оно...


     
     А тут, представь, тот самый редкий случай.
     Сидели в ней сто тысяч бесенят.
     Зачем их в заточенье было мучить?!
     Да разве эти черти усидят!!!
     
     Был поцелуй сначала сух и долог,
     Как суховей в засушливой степи.
     Но я ласкал ее как спелеолог,
     И ночь была, и были мы одни.
     
     И было как начало изверженья:
     Слегка по телу пробежала дрожь,
     Слегка навстречу начала движенье,
     Потом еще прибавила на грош,
     
     Потом еще, смелее, злее, глубже,
     И хриплый стон, и жажда все отдать.
     И ощутила, как ей это нужно
     Кому-нибудь вот так принадлежать.
     
     Гордячка, умница, богиня с пьедестала...
     Сгорело все... Осталась только блядь,
     Которая мечтательно шептала:
     Меня ведь надо каждый день ебать...